21 марта. – Мое решение принято.
Сегодня я покидаю этот обывательский и конформистский мир, который ненавидят
поэты. Я ухожу, оставляю дом, сбегаю…
Я только что претворил в жизнь мой план. Я свободен. Свободен, как мотылек, пляшущий в лучах солнца. Свободен, как домоседливая мушка, в один прекрасный день улетевшая на роскошный океанский лайнер и опустившаяся в первом классе. Свободен, как стихи, которые я слагаю. Отныне я буду питаться бесплатно, записывать свои поэмы на бумаге, которую не придется покупать, стану носить тапочки, подбитые нежным мехом, за которые не буду платить и которые будут мягко скользить по полу.
Я только что претворил в жизнь мой план. Я свободен. Свободен, как мотылек, пляшущий в лучах солнца. Свободен, как домоседливая мушка, в один прекрасный день улетевшая на роскошный океанский лайнер и опустившаяся в первом классе. Свободен, как стихи, которые я слагаю. Отныне я буду питаться бесплатно, записывать свои поэмы на бумаге, которую не придется покупать, стану носить тапочки, подбитые нежным мехом, за которые не буду платить и которые будут мягко скользить по полу.
Сегодня утром
я не имел ни цента в кармане. Сейчас я здесь, и у меня ощущение, что я ступаю
по бархату. Вы, конечно же, горите желанием узнать, где находится такое
убежище; вам бы хотелось организовать сюда поездку, разграбить это место,
прислать вашу законную семью и, может быть, приехать самому. Однако этот
дневник попадет в ваши руки только после моей смерти! В этом я почти уверен.
Я в
универсальном магазине Брасей, такой же счастливый, как мышь посреди огромного
сыра, и мир никогда больше не узнает обо мне.
Теперь я буду
жить с радостью, с упоением, полностью скрытый громадным штабелем ковров, в
хорошо защищенном уголке, который я наметил обложить пуховиками, свитерами из
ангорской шерсти и грудами подушек. Я устроюсь очень удобно.
Я проник в
святилище в конце дня и вскоре услышал удаляющиеся шаги последних покупателей.
Начиная с этого момента единственной моей заботой будет избегать ночного
сторожа. Поэты умеют избегать проблем.
Я уже провел
первую разведку. Я отважился проникнуть на цыпочках в писчебумажный отдел и
бесшумным бегом вернулся в свое укрытие, унося предметы первейшей нужды поэта.
Сейчас я размещу их и отправлюсь за другими необходимыми товарами: пищей,
вином, подушками для моего дивана и элегантной домашней курткой. Это место
действует на меня возбуждающе. Я смогу здесь писать.
Следующий день – на рассвете. – Готов
поспорить, что никто в мире не был так поражен, как я в эту ночь. Это
невероятно. И все же я в это верю. Насколько интереснее жизнь, когда она
принимает такой оборот!
Я выбрался от
себя, как и решил, ползком и нашел весь магазин купающимся одновременно в свете
и тени. Центральная часть была полуосвещена, в то время как круговые галереи
пребывали в темноте. Винтовые лестницы и пешеходные мостки приняли
сверхъестественный вид. Шелка и бархат отбрасывали призрачный отсвет. Сотни
манекенов, едва одетых, жеманились и протягивали руки. Кольца, броши и браслеты
сверкали в сумерках холодными отблесками. Но не было ни души.
Хотя нет, был
ночной сторож. Я забыл о нем. Когда я пересек пустое пространство на антресолях
и скрылся на балконе, где были развешаны великолепные шали, мне показалось, что
я слышу размеренный шум, который мог быть и ударами моего собственного сердца.
Внезапно я понял, что шум идет снаружи. Это был звук шагов, совсем близких.
Быстрый как молния, я схватил переливающуюся мантилью, завернулся в нее и замер
с вытянутой рукой, словно Кармен, окаменевшая в презрительном жесте. Уловка
удалась. Он прошел рядом со мной, потряхивая цепочкой и насвистывая песенку.
«Ступай обратно в мир людей», – прошептал я, осмеливаясь беззвучно рассмеяться.
Но смех
застыл на моих губах. Мужество оставило меня. Новый страх завладел мною.
Я боялся
сделать шаг. Я боялся посмотреть вокруг себя. Я чувствовал, что нахожусь под
наблюдением чего-то, чей взгляд пронзает меня насквозь. Страх, испытываемый
мной, был совершенно отличен от того, который внушил ночной сторож. Инстинкт
заставлял меня повернуться, но тело отказывалось, и я пребывал неподвижно,
застыв, глядя прямо перед собой.
Мои глаза
пытались раскрыть то, во что мой разум не хотел верить. В конце концов я понял,
что происходит на самом деле: мой взгляд был погружен в другой человеческий
взгляд, в большие светящиеся зрачки. Я уже видел такие глаза у ночных созданий,
неожиданно возникающих в свете искусственной луны зоопарка.
Существо,
которому принадлежал этот взгляд, находилось в четырех метрах от меня. Сторож
прошел между нами и ближе к нему, чем ко мне. Тем не менее, он его не заметил.
И я, хотя и смотрел на него в течение многих минут, я тоже его не увидел.
Он полулежал
на низком помосте, возле которого на полу, усыпанном рыжими листьями, элегантные
девушки из воска демонстрировали среди вспененной ткани спортивные одежды в
клетку. Складки юбки одной из этих Диан скрывали его ухо, плечо и правый бок.
Сам он был одет в костюм из шотландского твида последнего покроя, рубашку с
зелено-розово-серыми полосками, обут в замшевые туфли. Он был так же бледен,
как какое-нибудь создание, которое можно встретить в подземелье. Кисти его рук
свисали подобно рыбьим плавникам или кускам прозрачной ткани.
Он заговорил.
Голос его не был голосом, это было сипение, модулируемое языком.
– Неплохо для
начинающего.
Я понял, что
он делает мне комплимент, немного посмеиваясь над моим любительским камуфляжем.
Я пролепетал:
– Простите, я
не знал, что кто-то еще живет здесь.
Говоря, я
заметил, что подражаю его туманной манере произносить слова.
– О! да. Мы
живем здесь. Это восхитительно.
– Мы?
– Да, мы все.
Посмотрите.
Мы были около
балюстрады первой галереи. Широким жестом он указал на центр магазина. Я
посмотрел. Я ничего не увидел. Я ничего не услышал, за исключением мерных шагов
ночного сторожа, удаляющегося в сторону подвала.
– Вы не
видите?
Знакомо ли
вам ощущение, возникающее у человека, бросившего взгляд в сумерки вивария?
Видны булыжники, несколько листьев и ничего больше. Затем внезапно один камень
вздыхает: это жаба, сухой сучок шевелится: это хамелеон, узел развязывается:
это змея. Листья начинают жить…
То же самое
было в магазине. Я смотрел: пусто. Я посмотрел еще: из-за огромных уродливых
часов появилась старая дама. Обнаружились три увядающие инженю, невероятно
худые, которые манерничали у входа в парфюмерный отдел. Их волосы были блеклыми
и тонкими, как осенние паутинки. Таким же хрупким и бесцветным выглядел
мужчина, похожий на полковника южан, который, рассматривая меня, поглаживал
усы, напоминающий креветочные усики! Одетая в кретон женщина, вероятно,
страстно увлекающаяся литературой, вышла из-за портьер и драпировок.
Они толклись
вокруг меня, посвистывая, порхая, как кисейные вуали на ветру. Глаза их были
распахнутыми и блестящими. Я заметил, что радужные оболочки не имеют цвета.
– У него совершенно
неопытный вид!
– Это сыщик.
Позовите Черных Людей!
– Я не сыщик.
Я поэт. Я отказался от мира.
– Это поэт.
Он пришел к нам. Его обнаружил мистер Роскоу.
– Он нами
восхищается.
– Нужно
познакомить его с миссис Вандерпант.
Меня подвели
к миссис Вандерпант. Я понял, что она Знатная Дама магазина. Она была почти
совсем прозрачной.
– Итак,
мистер Шнелль, вы поэт? Вы обретете здесь вдохновение. Я, что называется, самая
давняя обитательница этого магазина. Было три объединения и одна полная
реконструкция. И тем не менее, они не смогли от меня избавиться.
– Дорогая
миссис Вандерпант, расскажите, как вас чуть было не купили, приняв за «Мать»
Уистлера!
– Это
произошло перед войной. В то время я выглядела более крепкой. Но с кассы сразу
заметили, что картина не обрамлена. И когда за мной пришли…
– Она
исчезла!
Их смех
походил на стрекотание призрачного оркестра кузнечиков.
– Где Элла?
Где мой бульон?
– Она вам его
сейчас принесет, миссис Вандерпант. Подождите несколько мгновений.
– Элла
забавное маленькое создание. Это наш найденыш, мистер Шнелль. Она не такая, как
мы.
– Это правда,
миссис Вандерпант? Боже мой, Боже мой!
– Несколько
лет я прожила здесь одна. Я укрылась в этом магазине в 1880 году. Я была совсем
юной и, судя по тому что люди говорили, очень красивой. К несчастью, мой бедный
папа потерял все свое состояние. Магазин Брасей в ту пору был очень престижным
в Нью-Йорке, особенно для молодой девушки, мистер Шнелль. Мне казалось ужасным,
что я не смогу больше приходить сюда за покупками. И тогда я решила устроиться
здесь всерьез. Я была сильно раздосадована, когда после краха 1907 года, каждый
в свою очередь, начали прибывать другие. Но это были дорогой судья, полковник,
миссис Бильби…
Я
поприветствовал. Меня стали представлять другим.
– Миссис
Бильби пишет пьесы. И она принадлежит древнему роду из Филадельфии. Здесь
исключительно благородные люди, мистер Шнелль.
– Я
чрезвычайно польщен, миссис Вандерпант.
– Все наши
молодые люди, естественно, прибыли в 1929 году. Их бедные отцы выбросились из
небоскребов.
Я рассыпался
в свисте и поклонах. Представления длились долго. Кто бы мог подумать, что в
магазине Брасей обосновалось столько много народа!
– А вот,
наконец, и Элла с моим бульоном.
И тут я
заметил, что молодые девушки не так уж и молоды, несмотря на улыбки, жеманство
и платье инженю. Элле не было еще и восемнадцати лет. И хотя одета она была
всего лишь в кусок ткани, подобранный на прилавке, у нее был вид цветка между
кладбищенских надгробий или русалки среди водорослей.
– Иди же,
маленькая дурочка.
– Миссис
Вандерпант ждет.
Цвет ее лица
не имел той меловой белизны, что у остальных, он был жемчужным.
Элла!
Единственная жемчужина в этом заброшенном фантастическом подземелье! Маленькая русалка,
окруженная, сдавленная, удушенная смертоносными щупальцами! Сегодня я не могу
более писать об этом.
28 марта. – Итак, я быстро привык к
этому новому миру и светотени, к странным людям, окружавшим меня. Постепенно я
постигаю сложные законы тишины и маскировки, которые управляют прогулками и
собраниями этого ночного племени. Как ненавидели они все сторожа, чье
существование угрожало порядкам вечного фестиваля праздности!
– Какое
грубое и отвратительное создание! Он распространяет вокруг себя зловоние
солнца!
В
действительности же, это был молодой человек, не без индивидуальности. Он
выглядел слишком молодо для ночного сторожа; я думаю, он пошел на это из-за
ранения на войне. Но они, они хотели разорвать его на кусочки!
Со мной они
вели себя очень любезно. Они были счастливы, что к ним пришел поселиться поэт.
Я же любил их не столь сильно. Кровь застывала у меня в жилах, когда я видел,
как старые дамы ловко карабкались по балюстрадам, перебираясь с этажа на этаж.
Или же это объяснялось неучтивостью их обращения с Эллой?
Вечерами мы
играли в бридж. Но сегодня будет представление пьесы миссис Бильби: Любовь в Мире Теней. Поверите ли вы мне?
На это представление полным составом прибудет другая колония – из магазина
Уэйнемэкер. По всей вероятности, во всех универсальных магазинах обитают люди.
Этот визит расценивается как большая честь, поскольку все эти создания
величайшие снобы. С ужасом они говорят о банде люмпенов, оставивших изысканное
заведение на Мэдисон Авеню и перебравшихся в одну из бакалейных лавок, где они
пожирают специи. И с огромным волнением рассказывают историю человека,
укрывавшегося у Альтмана, который воспылал такой страстью к куртке из
шотландки, что внезапно вырос перед покупателем, приобретшим ее, и вырвал
куртку из его рук. Кажется, поселение у Альтмана, боясь облавы, было вынуждено
покинуть это элегантное место и переехать в какой-то дешевый универсальный
магазин. Но мне пора собираться на представление пьесы.
14 апреля. – Мне выдался случай
поговорить с Эллой. Я пока еще не осмеливался сделать это. Здесь все время
такое ощущение, что за тобой следят пустые глаза. Но прошлой ночью, во время
спектакля, на меня напала икота. Мне предложили удалиться в подвал, туда, где
расположены мусорные ящики – в это место ночной сторож никогда не заходит.
Там в
темноте, населенной крысами, я услышал приглушенные рыдания.
– Что такое?
Кто там? Элла? Что огорчило вас, малышка? Почему вы плачете?
– Они не
разрешили мне смотреть пьесу.
– И всего
лишь? Позвольте мне вас утешить.
– Я так несчастна.
Она поведала
мне свою короткую трагическую историю. Что вы думаете? Когда она была совсем
маленькой – ей было шесть лет, – она потерялась и заснула за прилавком, пока ее
мать примеряла шляпку. Когда она проснулась, весь магазин уже погрузился в
темноту.
– Я плакала,
и они собрались вокруг меня, чтобы увести. «Если позволить ей уйти, она все
расскажет», – говорили они. Кто-то добавил: «Приведите Черных Людей». – «Пусть
она останется здесь, – сказала, наконец, миссис Вандерпант, – она будет моей
маленькой служанкой, о которой я давно мечтала».
– Кто они,
эти Черные Люди, Элла? Когда пришел я, они тоже о них говорили.
– Вы не
знаете? О! это ужасно. Ужасно!
– Объясните
мне, Элла. Я хочу разделить ваши печали.
Она дрожала.
– Вы знаете
служителей погребения, тех, что появляются в доме, когда умирают люди?
– Да, Элла.
– И вот, в
похоронных бюро, у Джимбела, к примеру, или Блумингдэйла, живут, так же как и
здесь.
– Но чем они
могут жить в похоронном бюро?
– Об этом я
ничего не знаю. Туда посылают умерших для бальзамирования. О! это омерзительные
существа. Даже здешние их очень боятся. Но когда кто-нибудь умирает, или сюда
забирается какой-нибудь несчастный грабитель, тогда…
– Тогда?
Продолжайте.
– Тогда
вызывают Черных Людей.
– Божественная
доброта.
– Да, в этом
случае появляются Черные Люди… можно сказать, порождение тьмы. Один раз я их видела,
это было ужасно.
– Что они
делали?
– Они вошли и
взяли умершего или несчастного грабителя. При себе у них имелся воск и
различные инструменты. А после них на столе остался лежать манекен. В таких
случаях наши надевают на него платье или купальный халат и смешивают с другими
восковыми фигурами. И потом нельзя узнать что произошло.
– А они, эти
манекены, не тяжелее, чем настоящие? Можно было бы отличить…
– Нет, не
тяжелее остальных. Думаю, очень многие люди исчезли таким образом.
– О! Боже, и
они хотели сделать это с вами, когда вы были маленькой?
– Да, и
спасла меня миссис Вандерпант, сказав, что я буду ее служанкой.
– Я не люблю
этих людей, Элла.
– Я тоже. Мне
так хотелось бы увидеть птицу!
– Почему же вы
не пойдете к вольере?
– Это совсем
другое. Я хочу увидеть птицу, сидящую на ветке, покрытой листьями.
– Элла, нам
нужно встречаться почаще. Приходите сюда, чтобы поболтать. Я буду вам рассказывать
о птицах, ветках и листьях.
1 мая. – Уже несколько ночей подряд
магазин охвачен лихорадкой: шепотом говорят о большом собрании, которое будет
иметь место у Блумингдэйла. Итак, сегодняшняя ночь – великая ночь.
– Все
согласны? Мы отправляемся ровно в два часа.
Роскоу был
назначен, или сам себя назначил, моим то ли гидом, то ли телохранителем.
– Роскоу, я
еще желторотый. Я боюсь улиц.
– Глупости!
Бояться нечего. Мы покинем магазин тайком в два или три часа, подождем на
тротуаре, пока не подойдет такси, в которое мы и сядем. Вы никогда, в прежнее
время, не выходили ночью из дома? Если да, то вы нас, несомненно, встречали.
– Бог мой,
конечно, и я часто спрашивал себя, откуда вы появляетесь? А вы выходили из
магазина Брасей! Но, Роскоу, у меня горит лоб. Мне трудно дышать. Я боюсь
подхватить насморк.
– Тогда вам
лучше остаться. Вся наша встреча будет испорчена, если случится злосчастное
чихание.
Я рассчитывал
на их неукоснительный и строгий этикет, основанный большей частью на боязни
быть обнаруженными, и оказался прав. Вскоре все они исчезли, словно листья,
унесенные ветром. Я немедленно переоделся во фланелевые брюки, элегантную
спортивную рубашку, обул парусиновые туфли – последние новинки. Нашел тихое
местечко, подальше от нескромных взглядов ночного сторожа. Там, в протянутой
руке одного манекена, пристроил прекрасный папоротник, взятый в цветочном
киоске. Его можно было принять за свежий весенний кустик. Ковер по цвету
напоминал песок на берегу озера. Белая как снег скатерть, пирог украшен вишней.
Осталось только представить озеро и найти Эллу.
– Бог мой, Чарльз,
что это значит?
– Я поэт,
Элла, а когда поэт встречает такую девушку, как вы, он тут же думает о
загородном пикнике. Видите это дерево? Назовем его – наше дерево. Вот озеро – самое прелестное озеро, какое только можно
вообразить. Вот трава, а вон цветы. А также птицы, Элла. Вы мне говорили, что
любите птиц.
– О! Чарльз,
вы чересчур любезны. У меня ощущение, что я слышу, как они поют.
– А вот наш
завтрак. Но прежде ступайте за скалу посмотреть, что там есть.
Я услышал,
как она вскрикнула от радости, увидев летнее платье, которое я приготовил для
нее. Когда она вернулась, весна улыбалась ей, а озеро блестело ярче.
– Элла,
давайте завтракать. Давайте развлекаться. Давайте купаться. Я стараюсь
представить вас в одном из этих новых купальных костюмов.
– Чарльз, лучше
сядем и поговорим.
Мы сели и принялись
болтать. Время проходило как сон. Мы могли бы сидеть так часами, забыв обо
всем, если бы не паук.
– Что вы
делаете, Чарльз?
– Ничего,
милая. Просто по вашему колену бежит гадкий паучок. Совершенно воображаемый,
конечно, но этот вид самый опасный. Я пытаюсь поймать его.
– Нет,
Чарльз, не надо этого. Уже поздно, ужасно поздно. Они вернутся с минуты на
минуту. Мне нужно идти к себе.
Я проводил ее
в подвал, где она жила в отделе хозяйственных товаров, и пожелал спокойного
дня. Она подставила мне щеку для поцелуя. Это потрясло меня.
10 мая. – «Элла, я вас люблю».
Я сказал ей
так, совсем просто. Мы встречались множество раз. В течение дня я грезил о ней.
Я даже не вел мой дневник. Что касается стихов, то об этом не было и речи.
– Элла, я вас
люблю. Пойдемте в салон для новобрачных. Не принимайте этот испуганный вид,
милая. Если вы захотите, мы уйдем отсюда немедленно. Мы отправимся жить в
маленький ресторанчик Центрального Парка. Там тысячи птиц.
– Я прошу
вас, я прошу вас… не говорите об этом.
– Но я люблю
вас всем сердцем.
– Не надо.
– Наоборот,
думаю, что надо. Я не могу удержаться от этого. Но Элла, не любите ли вы
кого-нибудь другого?
Она
всплакнула.
– Да, Чарльз.
– Вы любите
другого, Элла? Одного из них? Я полагал, что они все вас пугают. Это, вероятно,
Роскоу. Он единственный, у кого еще сохранился человеческий облик. Мы говорим с
ним об искусстве, литературе, вообще о жизни. Это он похитил ваше сердце?
– Нет,
Чарльз, нет. Он такой же, как и другие, и я их всех ненавижу. У меня от них
мурашки по коже.
– Кто же
тогда?
– Это он.
– Кто он?
– Ночной
сторож.
– Невозможно.
– Возможно:
от него пахнет солнцем.
– О! Элла, вы
разбили мое сердце.
– Я бы
хотела, чтобы вы все же остались моим другом.
– Я останусь
им. Я буду вашим братом. Как вы в него влюбились?
– О! Чарльз,
это было чудесно. Я думала о птицах и забыла об осторожности. Но не говорите
ничего им, Чарльз. Они меня накажут.
– Нет, я ничего
не скажу. Продолжайте.
– Я была
неосторожной и не заметила, как он зашел за прилавок. Мне некуда было бежать.
На мне было голубое платье. А вокруг стояли лишь манекены в нижнем белье…
– Умоляю вас,
продолжайте.
– Мне ничего
не оставалось… Я скинула платье и замерла неподвижно.
– Понимаю.
– Он
остановился передо мной, Чарльз. Он посмотрел на меня и погладил по щеке.
– Он ничего
не заметил?
– Нет, моя
щека была холодной. Но, Чарльз, он заговорил, он сказал: «Ну, душенька,
хотелось бы, чтобы девочки с Восьмой Авеню походили на вас». Чарльз, ведь это
же восхитительный комплимент, не правда ли?
– Лично я бы,
скорее сказал: «с Парковой Авеню».
– О! Чарльз,
не становитесь таким же, как здешние ужасные люди. Иногда мне кажется, что вы
начинаете на них походить. Название улицы не имеет значения. В любом случае это
восхитительный комплимент.
– Да, но мое
сердце разбито. И на что вы можете надеяться? Этот человек принадлежит другому
миру.
–
Действительно, Чарльз, он принадлежит миру Восьмой Авеню. Именно туда я и
собираюсь отправиться. Чарльз, вы и в самом деле мой друг?
– Я ваш брат,
но сердце мое разбито.
– Послушайте:
я останусь стоять здесь еще раз; так, чтобы он опять меня заметил.
– А потом?
– Может, он
снова мне что-нибудь скажет.
– Дорогая моя
Элла, вы себя мучаете. Вам станет еще хуже.
– Нет,
Чарльз, потому что теперь я ему отвечу. И он возьмет меня с собой.
– Элла, я не
вынесу этого.
– Т-с-с,
кто-то идет. Я увижу птиц… настоящих птиц, Чарльз, и цветы, которые растут на
земле. Это они. Вам нужно уходить.
13 мая. – В течение этих трех дней я
выносил пытку. Сегодня вечером я сломался. Ко мне пришел Роскоу. Он смотрел на
меня некоторое время. Он положил мне руку на плечо. Он сказал:
– У вас
неважный вид, старина; почему бы вам не сходить к Уэйнемэкеру покататься на
лыжах?
Его
заботливость обязывала меня ответить искренне.
– Это гораздо
серьезнее, Роскоу. Я погибаю. Я не могу есть, я не могу спать. Я не могу
писать, дружище, я даже не могу писать.
– Что
происходит? Вы соскучились по дневному свету?
– Роскоу… это
любовь.
– Надеюсь,
Чарльз, не к продавщице или покупательнице? Это абсолютно запрещено.
– Нет, Роскоу,
не то. Но так же безнадежно.
– Дорогой
друг, я не могу вас видеть в таком состоянии. Я хочу помочь вам. Позвольте мне разделить
ваши печали.
И тогда я
рассказал ему всю эту историю. Она разразилась, как гром. Я доверился ему.
Думаю, я не имел намерения предать Эллу, сорвать ее побег, задержать здесь до
тех пор, пока ее сердце не обратится ко мне. А если это и было моим намерением,
то, клянусь, бессознательным.
Как бы там ни
было, но я рассказал ему все. Все! Он выглядел сочувствующим, но я заметил в его
сочувствии легкую сдержанность.
– Вы
сохраните тайну исповеди, Роскоу? Это останется между нами?
– Я буду нем
как могила, старина.
И он, должно
быть, отправился прямо к миссис Вандерпант. Сегодня вечером атмосфера
изменилась. Люди мечутся тут и там, улыбаясь нервно, зловеще, с садистской
восторженностью. Когда я пытаюсь с ними заговорить, они отвечают уклончиво,
дергаются и исчезают. Бал в городских одеждах отменен. Я не могу найти Эллу. Я
собираюсь выйти скрытно. Я отправляюсь искать ее.
Позднее. – Небо праведное! Это
случилось. Доведенный до отчаяния, я забрался в кабинет директора, застекленное
окно которого возвышалось над всем магазином. Я следил до полуночи. Затем
заметил маленькую группу, тянущуюся процессией, как муравьи, несущие свою
добычу. Они несли Эллу. Они уносили ее в отдел хирургических инструментов. У
них были и еще какие-то предметы.
Когда я
возвращался, меня обогнала порхающая и лепечущая орда. Направляясь к своим
укрытиям, они оглядывались испуганно и в то же время восхищенно. Я тоже
спрятался. Как описать эти мрачные бесчеловечные существа, скользнувшие мимо
меня молчаливо, как тени?
Что я могу
сделать? Только одно. Я иду искать ночного сторожа. Я расскажу ему. Вместе мы
найдем ее. А если мы будем побеждены… Что ж, я оставляю этот дневник на
прилавке. Завтра, если мы будем живы, я смогу его забрать.
Если нет,
смотрите на витрины. Ищите трех новых манекенов: двух мужчин, один из которых
чувствительного вида, и девушку. У нее голубые, как барвинок, глаза, а верхняя
губа немного вздернута.
Ищите нас.
Выгоните их,
выкурите! Заставьте их исчезнуть! Отомстите за нас!
Перевод с английского –
Иван Логинов
Комментариев нет :
Отправить комментарий